Сепью рваной смотришь из окна —
море, откупоренное шторой,
разговоры и во льду дрова —
тёплые, простые разговоры.
Дым сапожный валит из трубы,
обступивший веки, и печатка
соевой, хандрической судьбы
ветхая, как дачная оградка.
Рвётся отболевшее гудеть,
улицы косятся фонарями,
знаешь, если б не случилась смерть,
неизвестно что бы сталось с нами.
Боль уходит вместе с январём,
бег ветров походных, словно дымка;
на плече соломенном твоём
грустная, усталая улыбка.
Только, только не было всего,
лишь стальной скелет, накрытый тентом,
дальная дорога на Херсон,
каннонада, выход и ответка.
Ночью южнорусской в кузовах,
мать-страна по рытвинам качала
нас, еще не знавших смертный страх,
техникой сгорающей венчала.
Вымыло под утро серебро
в окоём, сооруженный наспех,
это отвердевшее жерло
гаубицы горизонт раскрасит.
Беглая, чугунная межа,
Богом и пехотою движима,
стала, в едкой копоти дрожа,
эпилогом светского режима.
Только, только не было всего,
свет листает рясу иерея,
рай осиновый, моё нутро,
исчезает, одиноко тлея.
2025
